И когда они выходят из рамы,
Улыбаясь, поправляют прически,
Я для каждого в просторной прихожей
Оставляю зеркала и расчески.
И когда они гуляют по дому,
И смеются, и играют словами,
Я для них сдвигаю мягкие кресла
И растапливаю печку дровами.

А когда они листают альбомы,
Удивляясь, головами качают,
Я несу на блюде синие сливы,
Наливаю золотистого чаю.
А потом ныряю в кресло-качалку
И ловлю буквально каждую фразу!
Жаль, они меня не могут увидеть
Даже мельком, даже краешком глаза.

Их истории давно устарели,
Платья тоже быстро вышли из моды,
Но остались те же ясные лица,
И во взгляде будто больше свободы.
Я люблю их, вот таких старомодных,
И заглядываю в зеркальце, ну же,
И ищу в себе портретное сходство:
Нос – ничей, зато «фамильные» уши!

И стараюсь быть такой же свободной,
Подчиняюсь только голосу крови!
У меня такой же крепкий характер,
И такие, как у бабушки, брови…
Иногда я расчехляю гитару
И наигрываю: до-ре-ми-соль-фа…
И тогда они меня вспоминают,
Я для них все та же девочка в гольфах.

Между нами встало время стеною:
Ни просвета, ни двери, ни окошка,
Между нами будто тонкая пленка,
Сквозь которую курсирует кошка.
А потом упрямо близится полночь,
И тогда они уходят обратно.
Я свечу им фонарем на тропинку,
Как же мне теперь без них, непонятно.

Унесла их от меня электричка,
Взмыла в небо желтой искоркой плавной,
И запели в синих травах цикады,
Это было так давно, так недавно.
Протираю золоченую раму,
Помоги им в долгих странствиях, Боже!
Ведь когда тебе совсем одиноко,
Так приятно вспоминать о хорошем.